С детства нас пошагово обучают, как верно жить... Мы начинаем задавать наши детские вопросы: "Как?", "Где?" и самый любимый - "Почему?". Что же кроется за нашей детской любопытностью? Скорее всего, это один единственный вопрос: "Зачем мне это обучение?"Ответ не заставляет долго ждать, звучит по-разному, а суть такова - "Чтобы легче жилось в дальнейшем". В этих словах заложена невероятная ответственность за своё поведение, которое должно соответствовать нормам общества, моральным устоям. Выражаясь более понятным и привычным для нас языком: оно должно быть хорошим. Также в этом высказывании можно отыскать облегчение поставленной задачи, акцентируя внимание на относительно немалой продолжительности жизни, что сулит нам надежду на будущее, в котором мы станем хорошими. А будучи взрослыми, возмущаемся бездонностью наших стремлений и желанием откладывать важные события на день грядущий, который превращается в хроническое "завтра".Но давайте, говорить о другом. Мир уже устал говорить о смыслах жизни, а мы - ещё нет, до сих пор играем с загадками, наслаждаясь моментом мнимой истины. Всё же и нам это приедается, и мы умираем. И опять не то. Хочу говорить о любви. Не о страсти богов, а о любви к безрассудству, иначе говоря, о любви к себе. Она иногда проявляется так. Передо мною зеркало. Смотрю в него… И не могу понять: что там? Нет слов для этих ощущений. И всё же попытаюсь… Так вот, зеркало… Да и не в нём собственно дело-то, но почему-то только глядя в него, то есть на себя, но в зеркале, я чувствую космическую тяжесть. Вот это выразился, блин… Но ещё раз повторяю, зеркало здесь ни при чём. Мне важно только то, что я там вижу, или даже нет… Сам факт того, что я смотрю туда. Смотрю, значит, чего-то хочу от него. Но вот только не пойму, как я могу входить в контакт просто с предметом, причём нейтральным, который никогда не поддерживал меня, вот лично меня. Однако я смотрю на него, в него (это никого не интересует) и вижу лицо знакомое, даже больше могу сказать, родное, близкое. И хочется с ним поделиться проблемами, улыбнуться ему хотя бы. И вот здесь прокрадывается такая хрупкая, но назойливая мысль, что то лицо, которое я вижу, оно в сговоре с этим предметом, и уже даже страшно произнести его название. Это лицо хорошее, лицо, от которого чего-то ждёшь. Но оно принимает чужую сторону, ведёт двойную игру. Оно находится уже там, ну, с этим предметом заодно, но продолжает преданно смотреть на меня. А вот сейчас показалось, оно подало мне знак, очень-очень быстрый, не измеряемый ни в секундах, ни в миллисекундах, мол, просит забрать оттуда к себе. В голове молниеносно прокручивается какой-то механизм, и я мгновенно отхожу, даже отбегаю влево… чтобы спасти вот эту жизнь, такую жизнь, которая за несколько мгновений становится мне матерью того чувства, что я тщательно лелею, – это сострадание. Я стою тихонько и не дышу. Фаза волнения и страха плавно сменяется облегчением, гордостью за то, что уберёг, можно сказать, всего себя от этого предмета. И только спустя некоторое время понимаю, что в очередной раз потерпел поражение. Я бежал с поля сражения, и мне автоматически зачислен проигрыш. И я буду нести бремя своей трусости до тех пор, пока не СОРВУСЬ и вновь НЕ ПОСМОТРЮ В ЗЕРКАЛО. Но повторяю, зеркало здесь ни при чём.
